Молитвенница

Рассказы, очерки, воспоминания

-Только сейчас, спустя долгие годы, я понимаю, что моя бабушка была молитвенницей, — начала свой рассказ Аполлинария Кирилловна. В ее воспоминаниях бабка осталась старенькой, кругленькой, вечно закутанной в платок, словно в кокон, в длинной, необъятно широкой юбке. Суровая на вид, но глаза выдают бескрайнюю доброту.

— Спала я на большом сундуке возле печки, и по ночам порой замечала, как бабка тихонько молилась, — продолжила разговор Аполлинария Кирилловна. — Она была моим единственным собеседником. Отец много и подолгу работал, дома бывал наездами. А матушка, больная и чахлая, запомнилась мне совсем молодой и почти прозрачной от худобы. Работала она учительницей. Вечерами сидела за тетрадками или обучала малограмотных. Практически все заботы по дому ложились на бабкины плечи. Злые языки твердили, что сноха ей досталась городская, белоручка, и Польку, то есть меня, такой же растите. Но бабка только поджимала губы и ничего не отвечала.

Также молчаливо переживала бабушка и вести о разрушении церквей в соседних селах. Возможно, надеялась, что эта беда обойдет их стороной. Оказалось — нет.

Все произошло зимним утром. Отец рано уехал на работу, мать собрала тетрадки и поспешила в школу. Бабка помолилась, заставила Польку съесть кашу и велела чистить тропинки. Вдруг со всех сторон стали доноситься голоса, сливавшиеся в тревожный гул. За окном проскакал всадник, поднимая клубы белого снега. Следом примчалась соседка, простоволосая, в наспех накинутом тулупе: «Беда, церковь ломают, иконы жгут!» Бабка тоже побежала, за ней Полька…

В восприимчивую детскую память навсегда врезалась картина: белокаменная церковь, мечущиеся вокруг люди и статный мужчина, безжалостно швыряющий иконы в огонь. Староста церкви не выдержала, бросилась на него. Тот оттолкнул женщину, со злобой выдрал из ее рук образок и отправил в костер. Бабы голосят, старики ругаются, призывают к совести, но тщетно.

Полька с бабушкой подошли совсем близко, когда второй военный выскочил из церкви с очередной иконой, не глядя кинул ее на землю и шмыгнул обратно. Улучив момент, бабка украдкой закрыла лик своей юбкой. «Подымай, Полька, прячь под одежей», — скомандовала внучке.

Домой они шагали быстро, молчали. Икона оказалась тяжелой, так и норовила упасть. В избе бабка сразу прогнала Польку на печь. Сидеть там оказалось скучно и душно, и вскоре девочка задремала.

Когда проснулась, было уже темно. В печи успокаивающе потрескивали дрова. Вернулась домой матушка. Сказала, что встретила друга отца, и тот просил передать, чтобы сегодня его не ждали: метель такая — света белого не видать. Полька спустилась с печи. На столе дымились щи. Страшно захотелось есть. Бабка придвинула миску и привычно перекрестилась… на пустую божницу. Икон на ней не было. Старушка помолчала, скорбно поджав губы.

В тот год, когда Полька должна была идти в школу, началась война. Она запомнила этот день смутно — как рыдала мать, как вбежал в избу отец, обнял ее, Польку. Вокруг роились непонятные слова: «доброволец», «фронт», «фашисты», «бомбежки». Матушка суетливо складывала отцу вещи в дорогу, а бабка стояла на коленях перед пустой божницей и молилась.

«Что Вы, маменька, война вот-вот кончится, приду домой — это не долго, — уговаривал ее сын, но от этих слов только сильнее рыдала его супруга. — Катенька, ты мне все вещи замочишь, чего ж плакать-то?»

А потом они долго сидели на скамейке, до самого рассвета. До самого рассвета не вставала с колен бабка. Польке сперва было страшно одной на сундуке, но она стала вслушиваться в бабушкины молитвы и незаметно уснула.

Потянулись серые военные будни. Женщины организовали артель и долгими зимними вечерами вязали для бойцов варежки. Матушка прекратила уроки и трудилась в колхозе, а после работы читала вязальщицам вслух рассказы или стихи. Полька тоже помогала. Она перебирала шерсть от мусора. В эти тягостные вечера, полные ожидания писем и вестей с фронта, девочка особенно любила слушать книги. Они возвращали ее в счастливое довоенное детство. Там пахло свежим хлебом, полевыми цветами, там мама ходила в красивых платьях, а не в ватнике.

Бабушка же неустанно молилась. По ночам, перед пустой божницей. Уже несколько месяцев от отца не было известий. Ни писем, ни телеграмм, ни похоронки. Тишина изматывала, будто тяжелая туча нависла над маленькой избушкой. Иногда казалось, что ее, эту ненавистную густую тишину, можно потрогать руками.

Мать совсем подорвала здоровье, неделями не вставала с постели. Бабка лечила ее травами, но больная, словно свеча, буквально таяла на глазах.

Иногда в дом заходили скупщики. Бабка на все вопросы отвечала: «Да где ж, миленькие, у меня ценности? Иконы еще в начале войны на хлеб променяла». Скупщики уходили ни с чем.

«Катенька, ты помолись, может легче станет. Кирилл весточку пришлет, сынок мой единственный», — уговаривала бабка невестку. Помогли ли молитвы — неизвестно, но весной сорок пятого отец вернулся. После ранения долго лечился, а госпиталь несколько раз перевозили.

Живой! В этот день мама Польки впервые встала с постели и сделала несколько шагов. Словно собрала остатки своих сил, чтобы обнять мужа. Она ведь уже перестала верить, не сомневалась, что супруг погиб, оставил ее и дочку. Но радость оказалась недолгой — больной не стало спустя два месяца. Ушла она тихо, как и жила. Отец стал молчалив, еще больше трудился, а когда предложили работу вдали от дома, поехал без раздумий. Он и Польку хотел забрать, да бабка отговорила: «Нечего дите возить с места на место, словно чемодан. Устроишься, жизнь наладишь, тогда она сама к тебе приедет».

— Жизнь наша с бабушкой была спокойной и светлой, — вспоминала Аполлинария Кирилловна. — Я окончила школу, поступила в педагогический, учила ребятишек русскому и литературе. В клубе организовался кружок: там читала стихи и прозу. Вышла замуж, свои дети родились. Бабушка жила с нами. И до преклонных лет, как бы ни болела, потихоньку молилась ночами. Умерла она на 93-м году. Почти перед самым уходом позвала меня и сказала: «Грех на мне, Полюшка. Уж сколько лет нет покоя: не знаю, правильно ли поступила, что взяла ту икону из церкви, может, надо было куда отдать. Спрятана она с другими образами в сундуке, под вторым дном. Ты уж сбереги! А как встретишь в нашем селе первого батюшку, отдай ему иконы».

Слова бабки показались тогда Аполлинарии чем-то невероятным. В голове мысли понеслись вихрем: муж — директор школы, коммунист. А если кто узнает про иконы в доме? И какой Бог — люди космос открыли!

После смерти бабушки история с иконами постепенно забылась. Старинный сундук переехал в чулан. Дети выросли и разлетелись кто куда из родного гнезда.

— Мы и сами переехали — дом оживал только летом, — сообщила Аполлинария Кирилловна. — Даже удивительно, что в тяжелые девяностые в нашу пустовавшую почти весь год избу ни разу не залезли мелкие воришки или пьяницы. А однажды, готовя доклад о солдатах войны, я вспомнила, как отец рассказывал о госпитале после ранения. Днем его мучали страшные боли, особенно если рядом бомбили — того и гляди голова разорвется. Но ночью боль отступала. Уж не бабкины ли ночные молитвы помогали?

После долгих гонений в городах и селах начали вновь открываться церкви. Люди потянулись к вере. В свободной продаже появились первые религиозные книги. Читая их, Аполлинария Кирилловна будто заново проживала свою жизнь. Ей вдруг стало близко и понятно все, о чем говорила бабушка.

Однажды в магазине она случайно увидела священника. Отец Евгений служил в соседнем селе. Заглянула в храм, побеседовала с батюшкой. А потом стала приходить чаще, несмотря на болезнь ног, стояла всю службу.

— Перед Пасхой достала из чулана сундук, — с волнением рассказала Аполлинария Кирилловна. — Спешила, будто торопит кто-то. И правда — второе дно. С силой оторвала доски. В холст завернута икона из храма. Спаситель! В другом свертке иконы поменьше — наши, домашние. Вот она, Богородица с младенцем! В самом низу лежали книги, молитвенник, Евангелие. Собрала иконы и отнесла в возрождавшийся храм отцу Евгению. Господи, спаси, помилуй, прошептала. Они и сейчас украшают храм, только вот здоровье не позволяет туда ходить.

Аполлинария Кирилловна на миг задумалась… Сколько же таких молитвенниц, как ее бабушка, в нашей стране?!

В качестве иллюстрации использован фрагмент картины Ивана Творожникова «Горе».

Лариса СТЕШИНА