Несколько недель назад коллега из Шатков Надежда Селезнева передала в редакцию «Лукояновской правды» копию рукописи воспоминаний своего дяди Ивана Платоновича Пужаева, участника Великой Отечественной. Записи были сделаны фронтовиком через сорок два года после войны. Автор рассказывает свою историю простым языком, искренне, без прикрас, будто изливает душу, доверяет нам нечто сокровенное. События, ставшие главной трагедией XX века, мы видим глазами обычного человека, который испытывает боль, страх, гнев, но продолжает бороться с собой и обстоятельствами.
Иван Пужаев родился в Мессинговке 19 августа 1922 года в большой крестьянской семье, был старшим из шести детей. В родной деревне окончил начальную школу, в соседнем Новом Майдане — неполную среднюю. После неудачной попытки поступления в Сормовский машиностроительный техникум устроился на Горьковский автозавод учеником слесаря. Оттуда был призван в армию, попал на фронт. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда, освобождении Белоруссии и Латвии. После демобилизации по ранению Иван Платонович работал военруком в Новомайданской школе, трудился в колхозе, избирался председателем ревкомиссии, позднее был председателем сельского Совета, заведующим клубом. В 1947 году женился, с супругой Еленой Сергеевной воспитали пять детей. В 1962-м переехал в Курганскую область. Скончался в 2007 году
Горький
Весть о начале войны застала нашего земляка Ивана Пужаева у станка Горьковского автозавода. О тех тревожных днях он вспоминает: «Радио не смолкало круглыми сутками, передавались указы Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации, введении военного положения. На заводе сразу стало заметно труднее. Только смену отработаешь, как заходит мастер и объявляет: «Товарищи, срочный военный заказ, остаемся на вторую смену». И так чуть ли не каждый день. В полях установили зенитные орудия, в воздухе появились немецкие самолеты-разведчики.
С фронта шли нерадостные новости: наши войска отступали с боями, оставляя город за городом. На заводе многие записывались в народное ополчение, в том числе и я. Но 18 июля 1941 года получил повестку на призыв в Красную Армию.
В военкомате отобрали нас с семилетним образованием, посадили на автомашины — и на железнодорожный вокзал. Провожала меня только сестра Настя, приехавшая из деревни. Как оказалось, направляемся в Харьковское военное авиационно-техническое училище. В пути не скучали: двое захватили с собой гитару и мандолину и всю дорогу развлекали нас песнями».
Харьков
На четвертые сутки Иван с сослуживцами прибыли на место назначения и приступили к учебе. Однако совсем скоро им пришлось спешно покидать Харьков.
«Первые недели изучали матчасть самолетов, нашему взводу достался новый МиГ, — продолжает повествование Иван Пужаев. — Характеристики машины держались в секрете, поэтому даже конспекты вести запрещено.
Наши казармы находятся всего в трех километрах от Харькова. И вот воздушная тревога — первый налет на город. Бежим в лес и прячемся в вырытые щели. Фашистские самолеты с включенными сиренами пикируют на нас и сбрасывают бомбы. Не так страшен звук взрыва, как вой сирен. Жмешься до самого дна щели, сердце уходит в пятки. К счастью, потерь нет.
Через два дня — опять тревога. Мы в казармах, не успели убежать. Приближается немецкий самолет и открывает огонь из пулеметов. В нескольких окнах разбиты стекла. Я с третьего этажа отчетливо вижу в кабине лицо нагло улыбающегося летчика. Эх, был бы у меня хотя бы пистолет, запросто можно было бы его прикончить! На бреющем полете он обстрелял казармы, сбросил мелкие бомбы на учебные самолеты и безнаказанно улетел. Кажется, потерь снова нет, только троих ранило.
В конце августа — начале сентября занятия в училище идут с перебоями, не по программе. Нас направляют на оборону Харькова. Гражданских в городе почти не видно, на перекрестках улиц оборудованы дзоты. Присматриваем здание, которое лучше приспособить для обороны.
Враг все ближе. Через наши казармы проходят раненые бойцы. Спрашиваем их, как там, на передовой. Известия нерадостные. Удивляемся, что во время налетов вражеской авиации вверх взмывают разноцветные ракеты — это работа диверсантов: показывают, где бомбить.
Несколько дней подряд в районе Харьковского ипподрома копали противотанковый ров. Людей — тысячи, в том числе гражданское население. Один раз работали особенно усердно, без обеда. Вечером строем возвращаемся в казармы, как вдруг мимо нас из ворот взвод за взводом выбегают курсанты. Стоим, ждем приказа. Слышим команду «кругом» и вместо ужина бежим обратно в город, к летнему кинотеатру — получать винтовки. Но их нет! Повели в другое место, километра за три, но и там оружия не оказалось. Тогда в подвале одного из домов нас стали учить пользоваться бутылками с горючей смесью и вести рукопашный бой. Правда, уже мало кто слушал — все без сил, голодные, спать хотят. Следующим утром узнали от командиров, что немцы высадили неподалеку десант, а во всем училище, на более чем двух тысяч человек, ни одной винтовки или пулемета».
Средняя Азия
Вскоре было принято решение об эвакуации училища из Харькова в Среднюю Азию. Иван Пужаев с товарищами двинулись в путь 28 сентября.
В рукописи фронтовика читаем: «В целях безопасности едем по ночам, днем поезд заходит в тупики, скрываясь от вражеской авиации. За двое суток преодолели всего 40 километров, но дальше пошли быстрее. Питаемся в дороге сухим пайком. Говорят, в Ташкенте нас поведут в столовую. И действительно, горячее и хлеб без ограничений.
14 октября 1941 года прибыли в Сталинабад (Душанбе). Жара, две недели спали на улице. С наступлением холодов перебрались в двухэтажное здание школы. По радио сообщили, что наши войска оставили Харьков.
Вроде бы курс обучения закончился, но на фронт не берут. В течение трех месяцев повторно прошли программу. Те, кто изучали самолеты других марок, уже уехали. Наконец, пришел приказ и на нас. Оказалось, самолет МиГ сняли с производства.
Меня распределили в Бухару, где находилось Подольское артиллерийское училище. Несколько месяцев изучал орудия и теорию стрельбы».
Москва
В ноябре 1942 года обученных бойцов направили на Западный фронт. Дорога пролегала через разъезд Поя, так что Иван Пужаев успел заскочить домой и повидать родителей.
О недолгом пребывании в столице наш земляк пишет: «Немцев отсюда к тому времени отогнали, но в городе все еще фронтовые порядки: на улицах ежи из сваренных рельсов и швеллеров, по ночам поднимаются аэростаты, окна заклеены бумагой, черные шторы.
В Москве выдавали теплое обмундирование. Заодно оформляли карточки к медальонам. Волосы дыбом при их заполнении: неужели я могу быть убитым?
Получаю назначение в 239-ю стрелковую дивизию 31-й армии, в батарею 45-мм противотанковых орудий 817-го полка».
Смоленская область
Все дальнейшее повествование ведется от лица И. П. Пужаева:
«Наша часть находится между Ржевом и Вязьмой в районе Сычевки. На переднем краю две пушки, расчеты в землянках. Траншеи глубиной всего полметра. Замполит предупреждает, чтобы я пригибался, иначе может зацепить вражеский снайпер. Временами слышны выстрелы, по ночам противник пускает осветительные ракеты. На одном месте не засиживаемся. Как-то раз немцы из орудия попали в блиндаж. Вместо него осталась воронка метров пять в диаметре и три в глубину. Двое погибли.
Во время походов засыпаем прямо на снегу, в лучшем случае — у костра. Просыпаемся, у кого валенки пригорели, у кого — шинель. Заели вши. Чтобы хоть немного их вывести, снимаем белье и жарим над огнем, стряхиваем в снег. Раза два мылись в палатке, когда приезжали из санитарной части с обработкой. После получали чистое белье. Этого хватало дней на десять.
Через три месяца меня повысили в звании до лейтенанта. Часто над головами пролетают фашистские самолеты — бомбят тылы. Наши самолеты видим очень редко, да и зенитных орудий на передовой нет.
Получаем подарки по почте. Мне достались теплые варежки. В посылках письма, пишем в ответ благодарности.
В начале января 1943 года после пополнения дивизии личным составом грузимся в вагоны и направляемся в Москву. С тоской смотрим на людей в гражданской одежде. Как надоела эта военная форма и тревожная жизнь в траншеях, когда ежеминутно ждешь смерти!
Едем в Тихвин, на Волховский фронт.
Волховский фронт
Ночью выгружаемся из вагонов и маршем направляемся к линии фронта, на передовую. Никто толком не знает, где проходит передний край, поэтому в походной колонне с лошадьми натыкаемся на вражеские пулеметные очереди. Поднимается суматоха: кого ранило, кого убило. Занимаем позицию возле кустарников. Когда огонь стих, смотрю, а у меня из новых брюк торчит вата. Пуля пробила ткань, но ногу не задела.
Активные действия по прорыву блокады Ленинграда начались 12 января 1943 года. 15-го числа вступаем в бой и мы. Продвигаемся очень медленно. Мы на болотах, а немцы занимают Синявинские высоты. У нас местность открытая, за исключением пяти-шести буртов сложенного торфа, которые беспрерывно обстреливаются. Соорудили впереди бруствер из комьев снега, за ним и лежим день и ночь. Копать нельзя — вода. Бои идут упорные, но подавить огневые точки противника не удается. У нас очень большие потери. Кругом из-под снега видны трупы, где руки торчат, где ноги. Трое суток не спал. Чай разогреть — и то нельзя, не дай бог немцы увидят дымок — завалят минами. Мерзлый хлеб рубим топором и запиваем водой из болота.
За залпами «Катюши» пехота поднимается в атаку, но продвижение незначительное. И все же дела, наконец, пошли получше: войска освободили рабочий поселок № 5 и станцию Синявино. Наших самолетов не видно, но накануне они хорошо поработали. По пути попадаются убитые немцы. Вот сразу шестеро у подводов с продуктами. Удивительно, зима, а они в широких кожаных сапогах с деревянными подошвами. Набираем хлеба, завернутого в специальную бумагу, 1937 года выпечки.
Наступает утро 18 января. Появляется немецкий танк. До наших орудий метров 600-700. Прицеливаюсь из 45-мм пушки и даю два выстрела подкалиберным бронебойным снарядом. Танк встает — повреждена гусеница. Подходит второй. Я даю еще выстрел. По нам открывают ответный огонь, но снаряды рвутся в 15-20 метрах. Потом один танк берет другой на буксир, и они, отстреливаясь, уходят в сторону Синявина.
Едва танки скрылись из виду, как появились тысячи солдат с криками «Ура!» — Волховский фронт соединился с Ленинградским. Со слезами на глазах обнимались солдаты двух фронтов, угощали друг друга кто чем мог. Блокада, которая длилась с 8 сентября 1941 года, прорвана. Узкий перешеек вдоль Ладожского озера — в наших руках!
Ночью 21 января прибегает связной и вызывает меня в командный пункт полка, который располагался в захваченном немецком блиндаже. Мне сообщили о представлении к награждению орденом и поставили задачу на дальнейшее наступление. Стали выходить из блиндажа — выстрелы: одного убило, другого ранило. Оказывается, немецкие снайперы простреливали выход, который был с их стороны.
Решаем, как быть дальше. Открываю дверь, один выбегает. Прошел! Я следом. А под Ленинградом ночи светлые, как сумерки. Перебежками прохожу метров сто, слышу пулеметную очередь — левую ступню вдруг как обожгло. Сгоряча прыгаю в ближайшую воронку, кричу — до расчетов не так далеко. Прибегает боец, придерживая меня, с перебранками, помогает добраться до орудий.
После перевязки я сначала не хотел бросать поле боя, но нога распухла, поднялась температура. Двое солдат погрузили меня на салазки и повезли в санчасть. Как линия фронта проходит, точно не знаем: то ли от передовой двигаемся, то ли вдоль нее на глазах у врага. Километра через полтора-два раздался выстрел из орудия. Взрывной волной меня выбросило из салазок и ранило еще в двух местах. Пострадали и мои извозчики. Спросили, смогу ли ползти. Нет, я истекаю кровью. Говорю, спасайтесь сами. Те отползают.
Я остался один. Ватные брюки полны крови, но боль немного стихла. Задремал. Через час или полтора меня уже привалило снегом. Вдруг кто-то толкает и спрашивает: «Товарищ лейтенант, живой?» Стоном отвечаю, что да. Оказывается, те двое повстречали нашего ездового на лошади. Он стоял в укрытии под кустом. Привез завтрак в термосах для батареи, а найти расчеты не смог. Протащив меня, на сколько хватило сил, спаситель запыхался, пошел искать помощь. Вернулся:
— Товарищ лейтенант, метрах в 150-200 залег один наш, но не хочет помогать. Айда, я тебя подвезу к нему, может, он тебе подчинится.
— Боец, почему не хочешь спасать раненого?
— Я доставляю срочный пакет на передовую и жду, когда утихнет обстрел.
В отчаянии делаю вид, что ищу под шинелью пистолет и начинаю угрожать. И хотя никакого оружия при мне не было, это сработало. Смотрю, солдат быстро берется за веревку, и на пару они дотащили меня до лошади. А у подводы те двое сидят, которые меня сначала везли на салазках. Боец со срочным пакетом удалился, а остальные закусили горячей кашей из термоса и продолжили путь в санчасть.
Километры снежной целины один за другим остаются позади. И тут какой-то удар о сани, шипение. Видим, полозья сломаны, а рядом лежит снаряд большого калибра. Взорвись он — хватило бы на четверых. Сани кое-как укрепили веревкой и все-таки доставили меня к медикам дивизии. Если бы не эти ребята и не череда совпадений, так бы и замерз в снегу…
Я получил ранение около пяти часов утра, а на операционный стол попал к полуночи. Одежда смерзлась: брюки с трудом сняли, валенки пришлось разрезать. После операции на автомашине переправили в Ленинград, оттуда в теплушках в Рыбинск. На лечение потребовалось три месяца, а потом — обратно на фронт. Часть к тому времени располагалась вдоль Ладожского озера.
Под Ленинградом
Стараемся преследовать отступающих гитлеровцев, но пешком далеко не уйдешь. Они на машинах, оставляют заслон из пулеметчиков. В очередном бою захватили в плен трех немцев.
В момент временного затишья прибежал связной и говорит, чтобы мы запрягали лошадей. Через десять километров увидели стог сена, в нем спит немец. Разбудили. Молодой, лет 22-х, высокий, рыжий. Руками размахивает, что-то объясняет, но никто по-немецки не понимает. Потом подошел лейтенант из штаба полка, стал с ним беседовать и нам переводить. Оказалось, немцы сели в машины и уехали, а он проспал.
Прошагали более 60 километров. Немцы закрепились вдоль реки и с другого берега ведут огонь. У нас впереди — головная походная застава в составе 20 человек, я с двумя 45-мм пушками за ними, остальные части полка в километре-полутора позади. Дорога тянется вдоль леса, два часа ночи. Вдруг наша пехота шарахнулась в сторону, как сдуло. Остался я один и лошади с пушками. Что делать? Стал лошадей разворачивать. К этому времени подоспели основные силы. Командир полка спросил, в чем дело, а я и сам не знаю. Позже выяснилось, что из лесочка послышался шум мотора, и пехота бросилась врассыпную с дороги. Это была немецкая легковая машина, в которой сидели генерал и его ординарец-подполковник. Их захватили в плен танкисты, которые были впереди нас.
Спустя пару дней путь преградило болото, через него с пушками не перебраться. В обход — километров 25-30. Судя по карте, нужно проехать через два села, но там могут быть немцы. Заходим в первое селение: на лужайке стоит тарелка с горячим супом, еще пар идет. Видимо, гитлеровцы собрались обедать, а мы их спугнули. Встреченная женщина предупредила, что враги могут ждать на другом краю села. Двигаемся осторожно, оружие на взводе. Все закончилось благополучно — соединились со своими войсками.
После боев нас отправили на отдых. Расположились в лесу. Несмотря на горечь потерь и на то, что через несколько дней опять в бой, собираемся в кружок. В центр выходят солдат и девушка в форме и начинают припевками пререкаться и плясать.
Новгородская область
Нашу дивизию перебросили на плацдарм на берегу реки Волхов, всего в 14 километрах от Новгорода. Стоим с комбатом и ефрейтором — командиром отделения, который служил еще в царской армии. Он знакомит нас с диспозицией противника. Метрах в 20 от нас солдаты-старики его отделения чистят автоматы. Вдруг выстрелы, и ефрейтор падает замертво. Три пули попали в грудь. Спрашиваем, кто стрелял. Один боец весь побелел и говорит растерянно, что случайно нажал на курок.
Создаем огневые позиции, закапываем орудия в снег. Копать землю невозможно, яму сразу заливает. Недалеко от нас землянка, так из нее поминутно вычерпывают воду ведрами. Немцы и наши изредка ведут огонь. Если наша артиллерия даст 20 выстрелов, то жди в ответ до 500. Спокойно спать нельзя: неподалеку враги сняли часовых и перерезали спящих бойцов. Готовимся к наступлению. Подходят артиллерия, «Катюши», танки и свежие части пехоты.
Утро 14 января 1944 года начинается с артподготовки. Сплошной гул длится два часа. Мы тоже из своих пушек постреляли. Пехота и танки по разминированному проходу двинулись вперед. Я лежу рядом с одним расчетом, но не терпится узнать, в каком положении другой. Под огнем бегу к ним. От орудия еще идет дымок — прямое попадание немецким снарядом. Расчет отбросило взрывной волной, лежат наповал. Пока бежал обратно, меня ранило осколком в ногу. Объявил своим, что расчет целиком погиб. Вызвали санитара. Тот прибыл в лодке на собачьей упряжке. Меня погрузили и повезли по снегу. Собаки визжат, пули свистят, кругом взрывы. С большим трудом добираемся до насыпи железной дороги, заезжаем в тоннель. С другой стороны насыпи уже не так опасно. Вот и санчасть.
Со вторым ранением пролежал два с половиной месяца в городе Боровичи. В госпитале вспомнил погибших товарищей, с которыми делил последний кусок хлеба, отца и мать, мирную жизнь. Какие лишения приходится переживать нашему поколению, какую боль терпеть. Ком подступил к горлу. Я закрылся одеялом и плакал навзрыд. Подошли мои соседи, спрашивают, что случилось. Может, рана заболела? А я не могу успокоиться — вызвали врача.
После выздоровления выписывали одновременно около 20 офицеров. Перед отправкой построили всех и предложили остаться месяца на два при госпитале, чтобы заниматься физподготовкой с выздоравливающими. Требуются два человека, но желающих нет — все стараются быстрее вернуться на фронт.
Ленинградская область
Следуем мимо Новгорода и Чудова. Сколько крови пролито на этой земле! Кругом разрушения, следы боев, пожарища, от домов только трубы остались. Чудом уцелели два села, а после них 60 километров мертвой пустоши.
1 мая вызвали в командный пункт полка и вручили первую награду — орден Красной Звезды. Дальше — в бой, готовимся к наступлению. После артподготовки в атаку идут штрафники. Снимают с себя шинели, бросают вещмешки, берут много патронов — и на врага. Несмотря на пулеметный и артиллерийский огонь, занимают передние траншеи противника — их задача выполнена. Вторым эшелоном развиваем наступление мы. Тащим пушки на лямках. Рядом бегут минометчики и пехота нашей дивизии.
Командир батареи посылает меня узнать, можно ли продвигать орудия дальше. Пробираюсь по траншее в грязи, местами приходится перепрыгивать через трупы наших и немецких солдат. Нахожу старшего лейтенанта пехоты, выясняю, что возможности для продвижения нет.
На обратном пути обгоняют солдаты с передовой. От кого бегут? Правее, километрах в двух, на дороге замечаю 13 немецких танков, левее — еще примерно 12, с ними пехота. Разворачиваются во фронт и ведут бешеную стрельбу. На каждом «Тигре» по два пулемета и пушка, вдобавок за танком пехотинцы с ручным пулеметом. Наши части в основном состоят из недавних призывников. Еще не были в боях, не обстреляны, создают панику.
Добегаю до расчетов. Мне докладывают, что командир батареи погиб. Фашисты все ближе. Я встаю за переднее орудие. Заряжаю и прицеливаюсь. Знаю, что из моей пушки стрелять по «Тигру» практически бесполезно: броню не пробью, надеюсь повредить гусеницу. Даю выстрел бронебойным подкалиберным снарядом. Танк всего в 40-50 метрах, отчетливо вижу крест на башне и чешую, как у крокодила. Мое орудие замаскировано в бурьяне, рядом окоп. Немцы меня не заметили, стреляют по нашим танкам. Пока ствол «Тигра» наведен в сторону, даю второй выстрел. Танк поворачивает ствол, я прячусь в окоп.
Бронебойные снаряды закончились, остались осколочные. Может, удастся заклинить башню танка. Даю третий выстрел, в запасе — последний снаряд. «Тигр» снова поворачивает в мою сторону. Я обратно в окоп. По мне пока не стреляют, возможно, не обнаружили. «Тигр» вперед не продвигается, крутит башней и стреляет по нашим, вот уже поджог два танка. Наверное, скоро доиграюсь, возле пушки я один, остальные у второй. Перебежками отхожу метров на 200 к своим. Там возле блиндажа перевязывают раненного в живот бойца. Просит, чтобы его пристрелили. Да разве рука поднимется. Через полтора часа он скончался.
Тем временем противник подбирается вплотную. Появляется один из наших пехотинцев, собирает у солдат, лежащих в траншеях, гранаты, берет их в руки, как поленья, и бежит перекидываться с немцами. И так — несколько раз. Разутый, гимнастерка нараспашку, без головного убора. Герой, побольше бы таких вояк!
Спустя четыре часа беспрерывного боя наше командование понемногу стало приходить в себя. Перебежками пробивается к нам пополнение: сначала человек 50, через некоторое время — еще 70. На полпути к нам едет трактор с орудием на прицепе. Немцы стреляют по нему, тракторист бросается в сторону.
Связной передает приказ, чтобы мы немедленно явились в расположение хозяйства части. Добираюсь до орудия, из которого стрелял по «Тигру». На щите пробоина 20 сантиметров в диаметре, прицел отсутствует. Вовремя я отбежал! У второй пушки осколок сделал на стволе заусенец, стрелять нельзя.
Не рад я приказу пробиваться к своим под градом пуль и осколков. Собираю оставшихся людей, даю указание перебежками из стороны в сторону двигаться к расположению хозяйства полка. В итоге вместо трех-четырех километров получилось все восемь. Уже в пути услышали раскаты наших тяжелых орудий. Оглянулись — горит «Тигр», по которому я стрелял. Через некоторое время вспыхнул второй. Вот вам расплата за наши Т-34!
Докладываю начальнику артиллерии полка, капитану, что прибыл.
— А где пушки?
— Пушки разбиты.
— Немедленно собирайте людей и идите назад, без орудий не являйтесь!
— Вы, товарищ капитан, там не были, не то что пушки тащить гурьбой, одному человеку невозможно вырваться.
— Один из вашей батареи прибежал часа два тому назад, сказал, что пушки целы. Возвращайтесь!
Собираю людей. Как теперь быть? Неужели из-за разбитых орудий нам погибать? Все приуныли. Снова иду к капитану.
— Мы оттуда живыми не вернемся! Считайте, что все погибли.
— Ладно, доложу начальнику артиллерии дивизии.
— Так вы скажите, что пушки разбиты.
— Ты меня не учи, я сам знаю, как докладывать.
Белоруссия
Наступление разворачивается с новой силой. Артиллерия усиливается реактивными установками, нам выдают больше патронов. Следуем сразу за передовыми частями. За Витебском с боями освобождаем Полоцк. Города горят, немцы все за собой уничтожают.
Пехота идет колонной в направлении реки, мы за ними. Неподалеку два немца с пулеметом перебегают с места на место и стреляют. Эх, я бы их в момент снял, но приказано продвигаться скрытно. Спускаемся в лог, подходим к реке. Переправляемся вброд. Метров через 500 встали. Впереди нас немецкий танк и два бронетранспортера, изредка стреляют. Мы ждем дальнейших указаний. Подходит наш танкист в шлеме: «Что, ребята, встали?» Мы указываем на препятствие. «Сейчас я ему дам!» И действительно, через некоторое время он подъезжает на нашем замечательном тяжелом танке ИС (Иосиф Сталин). Встал за пристройку в ожидании немца. Через полтора часа показался противник. Слышим выстрел — танк загорелся, а бронетранспортеры удрали.
Латвия
По территории Латвийской республики пробираемся лесами. Большинство сел тут в целости, не то что в России. С боями освобождаем город Двинск (Даугавпилс). Во время ночных перемещений по лесной дороге наткнулись на группу латышской молодежи. Парни и девчата, всего человек тридцать, выскочили из-за кустов с криками «Ура!». Прятались, чтобы немцы не угнали их с собой.
Заходим в город Краслава. Местами пожары. Нам навстречу выходит латыш и кричит на ломаном русском языке: «Да здравствует Красная Армия! Товарищи, пойдемте, я покажу, где немцы поставили мины. Они хотели меня расстрелять, но оставили живым». Саперы обезвредили мины.
Покидаем город — пехота, мы с двумя пушками, кухня, минометная батарея на лошадях. Вдруг взрыв. Подвода наехала на мину. Возчик вместе с минометной плитой, на которой сидел, пролетел метров 15. Подбежали к нему, а он встал как ни в чем не бывало, только слегка прихрамывает. Порадовались счастливой случайности, переложили поклажу и поехали дальше.
Танковые части глубоко вклинились в немецкие позиции. Нашу дивизию тоже отправили в прорыв. По дороге заметили между деревьями легковой автомобиль и два крытых фургона с прицепленными пушками. Развернули орудия в боевое положение. Одну из машин видно наполовину. Даю залп и попадаю в кузов. Оттуда стали выпрыгивать и разбегаться фрицы, но вскоре машина скрылась. Часа через четыре мне говорят, что те немцы остановились на холме метрах в 500. Сидят в майках, греют на костре чай. Мы решили скрытно приблизиться, подтянуть пушки, и, как только я ударю по ним прямой наводкой, пехота бросится в атаку. Но планы нарушил один боец — выстрелил раньше времени. Немцы открыли ураганный огонь и сбежали. Спрашиваем: зачем стрелял? Споткнулся, а винтовка была на взводе.
Я занял выгодную позицию для орудий — впереди речка, за ней хороший обзор. Но по полевому телефону командир полка приказывает переправить пушки на другой берег. Всячески доказываю, что там я ничего не увижу. В общем, не стал переправлять. Пехота только поднимается в атаку, как человека два под выстрелами снайперов падают, все остальные залегают. Откуда стреляют, не поймешь. Впереди в 600-700 метрах ветряная мельница. Даю несколько выстрелов осколочными по вершине, но огонь не прекращается. Недавно пришедший в пополнение молодой лейтенант отошел от орудия на несколько шагов и был убит.
Меня снова вызвали к полевому телефону и приказали отправляться на передовую, чтобы выяснить, откуда стреляют. Неужели я должен все время бегать под пулями?! Подхожу к расчетам, направляю одного, а он отпирается. Объясняю ему, каким маршрутом получится безопаснее. Но, возможно, от обиды он двинулся по открытой местности и буквально через 40 метров был сражен пулей. Больше людей туда я посылать не стал.
Следующий пункт — Рига. Утром пехота пошла в атаку, мы также выдвинули орудия и заняли позицию возле разбитого кирпичного дома без крыши, окон и дверей. С нами — артиллеристы батареи 76-мм пушек. Собрались человек десять. Вдруг над головами засвистели пули, стреляют непонятно откуда. Большинство после первых выстрелов укрылись за стенами дома. Нас осталось стоять четверо. И тут меня как обухом ударило по лбу, в глазах стало темнеть, я упал в бурьян. Из окна кричат, что товарища лейтенанта ранило. Нет, убило, отвечаю им. Думаю, раз попали в голову, все равно умру.
Отполз за стену, меня перевязали. На лошадях довезли до санчасти, а оттуда на поезде в Двинск, потом в Москву. Лежал в госпитале три месяца. Узнал, что пуля попала в звездочку на пилотке, осколок пробил череп и засел в твердой мозговой оболочке. Операция по его удалению прошла успешно.
Помню, раненых пригласили в кинотеатр. Набралось человек 30. До начала кинокартины в одном углу стихийно запели песню «Прощай, любимый город» — сначала единицы, потом подхватили всем залом. Я думал, потолок не выдержит, вот что значит молодежь.
После лечения по решению комиссии был демобилизован. Новый 1945 год встретил уже дома. В 1954-м нашел меня второй орден — Отечественной войны II степени, который вручили в райвоенкомате».
Подготовили Евгений ВАСИЛЬЕВ, Виктор МАРАСАНОВ